ПОЛНОЧНАЯ ИСПОВЕДЬ
Часы, пробив двенадцать раз,
С насмешкою неумолимой
Хотят узнать, как провели мы
День, убегающий от нас.
Сегодня пятница совпала
С тринадцатым — срок роковой,
И долг забыли мы святой,
Хоть совесть нас и упрекала.
Мы надругались над Христом
И божеством его бесспорным,
И, приживальщиком покорным
У Креза сидя за столом,
Чтоб угодить тупому зверю,
Слуге земному Царства Тьмы,
Всему чужому льстили мы,
Всё оскорбив, во что мы верим.
Мы пред неправедным судом
Терзали жертв, палач наемный,
Склонясь пред Глупостью огромной
И пред ее железным лбом.
Мы целовали в упоеньи
Нелепый идол Вещества,
И наши вещие слова
Воспели мутный свет гниенья.
И наконец, чтоб утопить
В бреду рассудок уж нетвердый,
Мы, Лиры жрец державно гордый,
Чья слава — всем провозгласить
Потусторонних грез усладу,
Питьем забылись и едой.
— Укроемся во тьме ночной,
Скорее погасив лампаду!
ПЕЧАЛЬНЫЙ МАДРИГАЛ
Ты от меня не жди укора.
Будь ясно-грустною. Слеза
Дает живую прелесть взору,
Как реки — сонному простору,
И оживляет сад гроза.
Люблю тебя, когда твой стонет
Дух и чело зимы бледней,
Когда во мраке сердце тонет
И над тобою тучи гонит
Жестокий ветер прошлых дней.
Люблю тебя, когда ты слезы
Льешь тихо, теплые, как кровь,
И не могу навеять грезы,
Но горя тяжкого угрозы,
Как хрип предсмертный, слышу вновь.
Впиваю (дивное слиянье!
Глубокий и прелестный зов!)
Груди измученной рыданья
И верю, в ней горит сиянье
Тобой пролитых жемчугов.
Я знаю, грудь твоя — кладбище
Былых, загубленных страстей.
В них для огней жестоких пища,
И сердце — тайное жилище
Надменных, пламенных затей.
Но, друг, пока твои мечтанья
Всех адских мук не отразят
И в тяжком сне, средь содроганий
И гневных, гибельных желаний,
Взлюбивши порох и булат,
Дверь раскрывая осторожно,
Несчастье чувствуя везде,
Дрожа под зовы тьмы острожной,
Ты близость казни непреложной
Не испытуешь на себе,
Не сможешь мне, раба царица,
Любовью робкою полна,
Сказать, когда душа стремится
Вздохнуть и жуткий мрак струится:
«Тебе, о царь мой, я равна!»
ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬ
Засела желтая Змея
На троне, как владыка некий,
В смущенном сердца человека.
Он ей: «Хочу». Она: «Нельзя».
Взор погружай в немые взгляды
Русалки, нимфы иль дриады.
Зуб скажет: «Долг свой вспомяни».
Плоди детей, сажай растенья,
Пиши стихи, шлифуй каменья.
А зуб: «Твои неверны дни».
Среди надежд и вожделений
Пусть человек жизнь проведет,
Но каждый миг его гнетет
Ехидны злой предупрежденье.
МАЛАБАРКЕ
Нога твоя тонка, бока полны, и смело
С сестрою северной поспорить ты б сумела.
Мечты художника влечешь красой своей.
Глаза глубокие груди твоей черней.
В краю лазоревом твоем твой труд единый
Искусно разжигать кальян для господина,
Елеем и водой кувшины наполнять,
Докучных комаров от ложа прогонять
И, только поутру вновь запоют платаны,
На рынке покупать кокосы и бананы.
Весь день мелькает след ступни твоей босой;
Бежишь и стих поешь старинный и простой;
Когда же спустится закат багрянородный,
Циновка свежая даст отдых беззаботный
Тебе, и райских птиц сны легкие полны
И вечно, как и ты, цветущи и ясны.
Счастливое дитя, к чему твое желанье
Увидеть родину мою, тот край страданья,
И, жизнь доверивши заботам моряков,
Проститься навсегда с листвой твоих лесов.
Полураздетая под хрупкими шелками,
Под градом вся дрожа иль зимними снегами,
Оплакала бы ты досуг страны родной,
Когда, бока стеснив безжалостной броней,
Ты стала б добывать еду средь грязи вязкой
И продавать за хлеб дурманящие ласки,
Задумчиво следя в туманах городских
За смутным призраком пальм сказочных своих.
ГОЛОС
Стояла колыбель в тени разноязычной
Книг многих, в чьих рядах былая мудрость вся,
И пепел Греции, и Рима прах, привычно
Смешалась. С фолиант тогда был ростом я.
Звучали надо мной два голоса незримо.
Один твердил: «Земля заманчивый пирог.
Коль хочешь, голод дам тебе неутолимый,
Чтоб новые куски ты вечно резать мог».
Другой шептал: «Приди, приди блуждать мечтами
За грань возможного, за грань земных краев».
И голос мне тот пел, как ветер над волнами,
Как призрачный призыв с безвестных берегов,
Нам слух ласкающий, но всё же жутко странный.
Ответил я тебе: «Да, Голос!» И с тех пор
Я обречен на боль неизлечимой раны.
Прозрачен стал для глаз провидящих убор
Слепого бытия; в разверстых взору безднах
Мне явственно видны опасные миры,
И, жертвою даров моих став бесполезных,
Змей злобных за собой влачу я с той поры.
Люблю пустыню я, как древние пророки;
Безлюдный моря родными стали мне;
Средь пиршеств плачу я, смеюсь ударам Рока;
Вкус меда чувствую в горчайшем я вине.
Обманом кажется мне часто мир явлений,
И в ямы падаю, хоть звезды мне видны.
Но Голос говорит: «Храни свои виденья
И знай — сны мудрецам такие не даны!»